Большое время [= Необъятное время] - Фриц Лейбер

Даже я – ну, я мечтала о Великом Чикаго. Так что мне пришлось сказать себе: «Давай-ка не будем поднимать поросячий визг по этому поводу», но я посмотрела на Пустоту и содрогнулась, представив, как она отодвигается от нас и вся Станция начинает расти.

– Я не ошиблась, когда сказала о семени, – тщательно подбирая слова, продолжила Лили. – Я знаю, да и вы все знаете, что в Меняющемся Мире нет детей, что их просто не может быть, что все мы мгновенно становимся стерильными, что, как они выражаются, это проклятие с нас, девушек, снимается и мы больше никак не связаны с лунным месяцем.

Она была права, совершенно права. Если что-то и проверялось миллион раз в Меняющемся Мире, так именно это.

– Но мы больше не имеем отношения к Меняющемуся Миру, – мягко сказала Лили, – и его ограничения, в том числе и это, не должны больше к нам относиться. Я совершенно в этом убеждена, но… – она медленно обвела нас взглядом, – нас здесь четверо и мне кажется, у одной из нас могут быть большие основания для уверенности.

Мои глаза, как и у всякого на моем месте, последовали за ее взглядом.

Оглядывались, конечно, все, кроме Мод. А она застыла с глупо-изумленным выражением лица. Потом, очень осторожно, она слезла со своим вязаньем с табурета. Она уставилась на свой полузавершенный розовый лифчик с торчащими из него спицами, и ее глаза вытаращились еще больше, как будто она ожидала, что он вот прямо сию секунду превратится в детский свитер.

Потом она прошла через Станцию к Лили и встала рядом с ней. Пока она шла, выражение изумления на ее лице сменилось спокойной улыбкой. И еще – она чуть отвела плечи назад.

На мгновение я позавидовала ей; но для нее это было двойное чудо, если вспомнить о ее возрасте, а тут уж завидовать не приходится. И честно говоря, я немного испугалась. Даже когда я была с Дейвом, у меня возникали сложности насчет этого дела – завести ребенка.

***

И все же я встала вместе с Сидди, – я не могла усидеть на месте и он, думаю, тоже, – и рука об руку мы пошли к контрольному дивану. Бур и Севенси были там, вместе с Брюсом, конечно, а потом – ой, держите меня эти двое, Солдаты до гробовой доски, Каби и Марк – тоже направились к нам от бара, и в глазах их не сверкали отблески воинской доблести Крита и Рима, а вместо этого, мне показалось, там было что-то друг о друге. А через мгновение Илли медленно отделился от рояля и пошел вслед за ними, слегка волоча щупальца по полу.

Мне кажется, вряд ли он так уж сильно надеялся завести маленьких илиляточек; разве что эти анекдоты, которые рассказывают про лунян, небеспочвенны. Может, он был лицо заинтересованное, а может, и нет. Может быть, он просто считал, что Илли следует быть на той стороне, чьи батальоны сильнее.

Позади раздались шаркающие шаги; из Галереи появился Док. Он нес какую-то абстрактную скульптуру, размером с новорожденного младенца. Это была груда склеенных между собой шаров, идеальной формы, серых и сверкающих. Размером они были с мячи для гольфа. Эта куча образовывала нечто вроде модели мозга, только всюду были дырки. Док протянул нам эту штуку, как ребенок, который ждет, чтобы его похвалили, а потом начал шевелить губами и языком, изо всех сил пытаясь что-то сказать, и я подумала: «Может, Максим Алексеевич и пьет до потери пульса, и вообще у него дырки в голове, но чутье у него верное, да благословит Бог его чуткое русское сердце».

Мы все столпились вокруг контрольного дивана, как футбольная команда, сбежавшаяся к капитану за инструкциями. «Мироносцы» – вот как мы ее назовем. Севенси был бы защитником или центровым, а Илли на левом краю какой был бы нападающий! И количество, кстати, соответствует. Эрих стоит в одиночестве у бара, но вот даже он… «О нет, этого быть не может» подумала я, – даже он направился к нам. Потом я заметила, что лицо его дергается больше, чем когда-либо. Он остановился на полпути и попытался выдавить улыбку, но это у него не очень получилось. «В этом весь мой маленький комендант, – подумала я, – нет у него командного духа».

– Так что теперь у Лили с Брюсом – ах, да, и еще у Grossmutterchen… бабуленьки Мод есть свое уютное гнездышко, – сказал он, и ему не пришлось напрягать голос, чтобы он звучал достаточно скрипуче. – Ну, а все остальные кто будут – кукушки?

Он выгнул шею, замахал руками и закаркал: «Ку-ку! Ку-ку!». И я сказала себе: «Мне часто казалось, что у тебя не все дома, малыш, а теперь я в этом убеждена».

– Teufelsdreck – да, именно дьявольская дрянь, – но похоже, все вы заражены мечтой о детях. Неужели вы не видите, что Меняющийся Мир – это естественный и надлежащий конец эволюции? – период наслаждения и взвешенности, истинного предназначения вещей, период, который женщины называют разрушением – «Помогите, меня насилуют!» или «О, что они делают с моими детьми?» – но который мужчины именуют завершением. Вам дают послушать кусок из Gotterdammering, а вы подходите к автору, похлопываете его по плечу и говорите: «Извините, пожалуйста, герр Вагнер, но эти «Сумерки богов» немножечко слишком мрачноваты. Почему бы вам не написать оперу для меня про малышей, милых маленьких голубоглазых вихрастиков?

Содержание? Ну, скажем, юноша встречает девушку, и они заводят потомство, что-нибудь в этом роде. Дважды проклятая дьявольская мерзость! Вы когда-нибудь задумывались, что была бы за жизнь, если бы не было Двери, через которую можно выйти и обрести свободу, насладиться приключениями, испытать свою смелость и страстность? Усесться взаперти до конца своих дней, мечтая о маленьком детском космосике? – кстати, в компании с настоящей бомбой. Пещера, чрево, маленькое серенькое гнездышко – вот об этом вы мечтаете? Ах, оно вырастет? Да, конечно, как город поглощает окрестные дикие леса, эта раковая опухоль Kinder, Kirche, Kuche – и я в этом должен жить! Женщины! – как мне отвратительны их сверкающие глаза, когда они глядят на меня от камина, зябко закутав плечи, убаюкивая, глубоко счастливые тем, что они стареют, и говорят себе: «Он становится слабее, он сдает, скоро я смогу уложить его в постельку и ухаживать за ним». Каби, твоя дрянная Тройная Богиня, родительница, совокупительница и погребальщица мужчин! Женщина – это слабость, это путы на ногах, это искалеченная жизнь! Женщина! – и маленькие рачки в кудряшках, которых она обожает!

Он подался к нам, тыча пальцем в Лили.

– Я не встречал еще ни одной, которая не мечтала бы обкарнать мужчину, если ей представится шанс. Обкарнать его, спеленать его, обстричь ему крылья, перемолоть его в фарш и слепить другого мужчину, в ее вкусе, мужчину-куколку. Ты украла Хранитель, ты, квочка, – чтоб свить гнездышко себе и своему Брюсси!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});